-Эй! Приходи в себя!
Мне не хочется идти в себя. Мне так хорошо в сером безвременьи, где нет ничего, даже Я. А главное - там нет мыслей. Но голос (не бывает таких звонких голосов) заставляет меня плавно перетечь в мысль о том, что я не хочу возвращаться... и я возвращаюсь.
Безвременье клочками серого тумана тает по углам (здесь есть углы? Ну да), и я, приоткрыв глаза, вижу, что кто-то создал солнечное утро. Оно льется в распахнутые окна, качает светлые занавески, сияет безоблачной синевой. Эта синева так же пронзительно-нереальна, как и услышанный мною голос.
Я смотрю на того, кто говорил. Это Бо-а-ни. Она стоит рядом с кроватью, смеется и будит меня своим любимым способом: льет из цветастого чайника воду - прямо мне на голову. Заметив, что я пришел в себя, Бо-а-ни улыбается еще шире; искристая струйка застывает в сантиметре от моего лба, помедлив, изгибается и начинает литься вверх. Она плавно обтекает люстру и нацеливается на открытое окно.
Бо-а-ни снова смеется.
-Я знаю, что ты не спишь. Не притворяйся.
-Не буду, - покладисто говорю я. Бо-а-ни надоедает чайник, и струйка рассеивается водяной пылью. Я сажусь на кровати, протираю глаза и зеваю, хотя в этом нет никакой необходимости, равно как и в утре за окном.
Но если у нас не останется этого, то не останется ничего.
Бо-а-ни стоит рядом, тонкая, легкая, и, склонив голову набок, наблюдает за мной с одной ей понятным интересом. У глаз лучатся ниточки-морщинки. Я шнурую старые кеды (они всегда старые, потому что мне так удобно) и поглядываю на девушку снизу вверх. Бо-а-ни размахивает чайником.
-Завтракать будешь?
-Угу, - я подхожу к окну, выглядываю. Мне хочется увидеть улицу - и я вижу ее. Такой, какой желаю. - Куда пойдем сегодня? К Дядюшке?
-Можно и к нему, - Бо-а-ни вся светится от сдерживаемого нетерпения, - послушай, Че...
Я молча смотрю на нее.
-Я нашла сон. По-настоящему сильный сон.
-Ты ходила туда? - задаю я глупый вопрос.
-Разумеется, - Бо-а-ни хмурится. - Че, ты не рад?
-Рад, - говорю я бесцветным голосом.
Бо-а-ни еще слишком недавно здесь. Она слишком порывиста, восторженна, слишком... жива. Или очень желает казаться такой. Еще не начала уставать от снов, воспринимает их, как потрясающее развлечение, а не как необходимость. Она устанет со временем, пока же - кто я такой, чтобы портить ей радость? Кто такой, чтобы сбрасывать ее маску? Почти настоящую маску. Почти можно поверить.
-Что за сон? - спрашиваю я с поддельным интересом. Бо-а-ни снова расцветает.
-Одиночество.
-Хороший тип, - одобрительно говорю я.
-Мне хочется, чтобы ты пошел туда со мной, - говорит Бо-а-ни, и тон у нее почему-то немного виноватый. Я догадываюсь, почему. Ее беспокоит, что я уже не способен испытывать радость от прогулок по снам.
-А если он не пропустит меня? - в моем голосе звучит сомнение, которого я на самом деле не чувствую. Если честно, мне все равно.
Или нет?
-Я думаю, пропустит, - Бо-а-ни предпочитает не задумываться над еще не возникшими проблемами. Она отбрасывает чайник, тот оборачивается сизым голубем и вылетает в окно, навстречу синеве и ветру.
-Сначала - завтрак, - решительно говорю я.

Мы сидим за столиком в крошечном кафе, которое придумал Дядюшка, и Бо-а-ни с наслаждением уплетает грандиозную порцию мороженого. Она хочет чувствовать вкус - и чувствует.
Зачем ей думать о том, что это всего лишь память...
Я не знаю, кем была раньше Бо-а-ни. Думаю, девочкой из приличной состоятельной семьи, ласковой и доброй девочкой, которую жизнь не успела помять своими грязными жесткими руками. Нет, руки ее жизни были легки и нежны, и никакой грязи под ногтями... Я также не знаю, почему и как Бо-а-ни перешла сюда; не принято спрашивать.
И я не знаю, как ее звали. Имена теряют значение здесь. Кое-кто, правда, оставляет их, те же Бессмертные, но им положено, а остальные обычно отбрасывают имена, как шелуху, как старую кожу. Каждый зовется так, как воспринимает себя. Дядюшку, к примеру, можно воспринять только как Дядюшку. Что значит имя Бо-а-ни, я не знаю, но оно - ее. Здесь нам преподнесено в подарок благословение - или проклятие - иногда быть самими собой.
Я называю себя Человеком.

Бо-а-ни сосредоточенно рассматривает ложечку, избегая смотреть на меня. Все те же глупые формальности: мы чувствуем, видим друг друга постоянно, и неважно, открыты или закрыты у нас глаза и есть ли у нас вообще глаза. Но это - один из ритуалов. Мы пытаемся быть людьми.
-Че, скажи... Ты хочешь вернуться назад?
Мне становится неприятно. Назад - это негласно запретная тема. Никто не возвращается назад, невозможно даже оглянуться, потому что едва ты делаешь шаг, дорога за тобой исчезает. Но Бо-а-ни еще не привыкла, что об этом нельзя спрашивать. Я молчу.
-Это ведь можно сделать, правда? - шепчет она. - Хоть как-нибудь?
-Спроси у Бессмертных, - резко говорю я, выхватываю из воздуха уже раскуренную сигарету, делаю несколько затяжек. - Спроси у них, удалось ли кому-нибудь вернуться назад. Даже им.
В глазах Бо-а-ни стоят слезы. Это абсурдно, неправильно: мы не можем ни плакать, ни смеяться, но плачем и смеемся, и говорим, и смотрим, и... Нам больше ничего не остается делать.
Как можно сойти с ума, если ум - это все, что от тебя осталось?
-Им не удалось, - это полувопрос, полуутверждение. Бо-а-ни знает ответ. Его знают все. Поэтому я снова не отвечаю. Когда у тебя сколько угодно времени на слова, быстро приучаешься молчать. - Но если попытаться...
-Ты можешь пытаться целую вечность, - я смотрю мимо девушки, туда, где плавно переливаются очертания домов. Кто-то запустил в небо стаю белых голубей, и они кружатся, кружатся над крышами, над шпилями и башнями, над улицами, залитыми солнцем. На мгновение мне хочется стать этой стаей. Я могу это сделать. Могу быть ветром и солнечным утром, капелькой растаявшего мороженого на губах Бо-а-ни, воздухом, которого нет. Но это - лишь кратковременное бегство.
А долгое - это сны.
-Идем, - говорю я Бо-а-ни, поднимаюсь, киваю появившемуся в дверях Дядюшке, тот благодушно кивает в ответ. -Веди меня в свой сон.
-Он не мой, ты же знаешь, - тихо говорит Бо-а-ни. Она бредет за мной и смотрит в землю. Любопытно, какой она видит эту мостовую? И мостовая ли у нее под ногами?
-Кто его смотрит?
-Мне кажется, женщина. - Печаль Бо-а-ни тает, девушка берет меня за руку. - Да, женщина. Я случайно набрела на сон: он так глубок, так тих... знаешь, как будто кто-то поет в темной комнате, и темнота гасит звук.
Я киваю - знаю.
-Ей плохо, - говорит Бо-а-ни.
-Одиночество - всегда плохо.
Девушка качает головой.
-Нет...
-Ты легко заходила в сон?
Бо-а-ни загадочно улыбается.
-В него можно зайти как домой. Нет закрытых дверей.
Девочке действительно повезло.
-Тогда веди.
-Закрой глаза, - говорит Бо-а-ни.
В этом нет необходимости, но я подчиняюсь.

Ни взрыва цветных пятен, ни неприятных (или приятных) ощущений - ничего.
Мы стоим на холмистой равнине. Справа от нас - темная масса леса, слева - травы, травы, травы... Над равниной бегут-переливаются грязно-серые облака. Пасмурно и холодно, дует колючий ветер. Бо-а-ни ёжится.
Я смотрю на нее и почти не узнаю, хотя должен бы привыкнуть, это не первый наш совместный сон. Лицо практически не изменилось, только волосы теперь тугими кольцами ложатся на плечи, и исчезает легкость. Я не вижу себя со стороны, но знаю, что изменился тоже. Здесь мы уже не жертвы собственных желаний, здесь действуют законы чужого сна. Но теперь он отчасти и наш.
Мы стоим на холме, и ветер рвет наши темные плащи, и волосы Бо-а-ни спокойно при этом лежат на плечах, как будто ветер властен над нашей одеждой - но не над нами. Я, запрокинув голову, смотрю вверх, на холодное кипение облаков. Мне не нравится это зрелище.
- Бо-а-ни, ты любишь солнце? - спрашиваю я и, не дожидаясь ответа, начинаю спускаться с холма.
С каждым моим шагом небо теплеет, набухает светом, и наконец яркие лучи пробивают облачный покров, широкими лезвиями рвут его в клочья, и последние лоскуты туч тают за гранями сна. Я уже не иду - я бегу, лечу навстречу распахнувшемуся простору, и сзади слышен свист плаща Бо-а-ни.
Это сон-Одиночество, и мы по молчаливому соглашению играем в полную силу.
Хозяйки сна поблизости нет. Видимо, она пока предпочитает оставаться в стороне; это ее право. Но если мы хотим запомниться, нужно заставить ее принять участие в игре. Я оборачиваюсь к Бо-а-ни, к ее глазам, к волосам, которые наконец-то растрепал ветер, и улыбаюсь. Это сильный сон, и сейчас мы почти настоящие. Почти живые.
Чего ты хочешь, безмолвно спрашиваю я у Бо-а-ни.
Ветра, говорит Бо-а-ни, ветра. И твоей руки в моей. И головокружительной скачки по этой равнине. И сказки. Хочу волшебства.
Давай сотворим это, говорит моя улыбка.
Давай, соглашается улыбка Бо-а-ни.
Мы соединяем руки, позволяя мыслям втекать друг в друга, и на нас с веселым грохотом обрушивается созданная нами маленькая жизнь.

Мы гоним коней.
-Мы должны найти ее до заката! - кричу я Бо-а-ни. - Иначе не успеем спасти Звезду!
-Может быть, нам просто позвать? - кричит в ответ Бо-а-ни и щурится, глядя на заходящее солнце. - Хотя бы здесь, у камня.
Камень стоит посреди дороги, гладкий, будто обточенный морем, и на нем выбита непонятная надпись. Вокруг - лес. Мы останавливаем лошадей. Сон течет, меняется, и вот уже камня нет, а есть шезлонг, и в шезлонге сидит она.
Ей на вид лет сорок, и лицо ее - бесконечно усталое, даже во сне. В темных глазах - агатовые искры, руки нервно стиснули ручки шезлонга. На ней потрепанные джинсы, белая майка с Микки Маусом, кроссовки. Женщина хмурится. Я чувствую, что она боится нас. Еще бы - незнакомые люди в сне-Одиночестве.
-Кто вы? - звучит тихий вопрос.
Мы с Бо-а-ни переглядываемся. Человек, способный задавать осмысленные вопросы во сне, способный адекватно оценить ситуацию - редкость. Обычно волны сна несут людей, как щепку в океане. И редкая щепка начинает интересоваться - почему.
-Мы - дети ветра, - смеется Бо-а-ни. - Идем, Лу. Мы долго искали тебя. Нам надо спасти Звезду.
Лу? Да, я понимаю, - Лу.
Не имя. Всего лишь сочетание чувств. Как я, Человек. Как Бо-а-ни.
Нет времени думать. Я изменяю сон; шезлонг исчезает, и начинает струиться по ветру плащ Лу, и серый конь роет копытом землю.
Бо-а-ни протягивает руку: на ладони, затянутой в черную кожу, мерцает Звезда.
-Видишь, Лу? Она упала вчера с небосвода. Нужно вернуть ее, пока она не умерла.
-Ей ни в коем случае нельзя умирать, - твердо говорит Лу. Она уже сидит в седле и дергает поводья.
Мы летим.
Я пытаюсь чувствовать Лу. Она - словно камень, монолитна, спокойна и безумно одинока. Мне хочется разбить это одиночество, оно почему-то причиняет мне боль...
Не сейчас об этом. Не сейчас.
Бо-а-ни отдает Звезду Лу. Кони исчезли, мы - на вершине горы, над пропастью, где совершают неторопливую прогулку облака. Солнце зацепилось за острый пик и не спешит уползать за горизонт. Мы сидим на краю, свесив ноги, рыжий локон Бо-а-ни щекочет мне ухо, и Лу говорит:
-Я долго ждала.
Мы настораживаемся. Я - скорее рефлекторно, Бо-а-ни же - с непонятной дрожью.
-Мы тоже долго ждали, Лу, - говорю я и ожидаю, что будет дальше. Но Лу молчит. Зато шепчет Бо-а-ни:
-Всегда будем ждать, Лу. Всегда.
Играет.
Как и я.
-Я хочу умереть, - говорит женщина бесцветным голосом. И я понимаю: да, хочет.
-Не надо, - устало советую я, - в этом нет ничего интересного.
Лу смотрит на меня спокойными глазами; в них колышется темное пламя.
-Откуда ты знаешь, Че?
Не так. Всё не так. Она не должна задавать подобных вопросов. Но кто знает, на что еще способен ее сон-Одиночество?
Я молчу - если бы даже я захотел, то не смог бы ответить.
-Почему, Лу? - спрашивает Бо-а-ни. Женщина качает головой.
-В смерти я не буду одинока.
-Мы... - говорит Бо-а-ни и останавливается. Тот же внутренний запрет.
Солнце отрывается от пика и падает за горизонт. Мягкой волной накатывает теплая тьма. Звезда в руках у Лу разгорается, искрит и просится на небо.
Лу раскрывает ладони и отпускает Звезду. Та по косой уходит вверх и теряется в темноте, вспыхнув на прощание холодной искрой.
Звенит будильник.
С треском, слышным лишь мне и Бо-а-ни, рвутся плащи. Рушатся, беззвучно грохоча, горы, и небо со стоном падает на землю. Лу протягивает руки, и мы на мгновение касаемся ее - а потом поспешно ускользаем из схлопывающегося сна, чтобы оказаться не в оставшемся от него равнодушном пепле, а...

Мы сотворили звездную ночь, и дом, и крыльцо у дома, и себя на крыльце.
-Пока нас помнят, Че, - тихо поет Бо-а-ни. Ее голос струится, плывет хрустальными переливами.
-Она будет помнить нас, - говорю я, рисуя прутиком узоры на песке. Меня тревожит другое; Бо-а-ни же нарочито-беспечна, как всегда здесь. Она боится расплескать свое Я. Хочет и много мыслей спустя оставаться собой. Радоваться снам, творить свой изменчивый мир, с удовольствием доедать последнюю ложку мороженого в кафе, которого не существует. Мы очень разные с ней. Мы можем быть одинаковыми, но я не хочу. Единственное, что нас связывает, - это безумная надежда. Для меня она еле теплится; для Бо-а-ни - горит ярким пламенем. Пока что.
Я шел по тому же пути, что и она. Наверное, я просто боюсь вспоминать.
-Это мой второй сон-Одиночество, - говорит Бо-а-ни. Она сидит, обхватив руками колени, и составляет созвездия. - Первый не был таким... странным. Это обычно для хозяев сна - задавать вопросы?
-Нет, - отвечаю я. Мой опыт хождения по снам-Одиночествам тоже небогат, но я чувствую: что-то не так со сном Лу. Или с нами? - Они просто включаются в игру, вот и все. Мы творим миры и события и дарим их хозяину сна, а он ходит с нами и... ты знаешь.
-Да, - кивает Бо-а-ни. На небо наползают тучи, пожирая созданные ею созвездия. Тучи пригнал я - слишком пасмурно мне сейчас.
Пауза длиною в мысль.
-Послушай, - начинает Бо-а-ни, - а если поговорить с ней? Рассказать ей о нас?
-Ты не сможешь, - отвечаю я равнодушно, но становится больно-тревожно. - Мы даже друг о друге не можем рассказать... себе.
-Нам незачем - мы знаем, - спокойно говорит Бо-а-ни. - Давай попытаемся, Че.
-Зачем? - резко спрашиваю я. Мне не нравится эта идея. Мне страшно. Впервые за долгое время.
-А вдруг... - Бо-а-ни кусает губу.
Я поднимаюсь. Я делаю шаг к Бо-а-ни, и она встает тоже. Я обнимаю ее, сливаются мысли, сливаются чувства... Она думает то же, что и я. Я знаю то же, что и она. Бо-а-ни надеется, отчаянно, до безмолвного крика. Я бью по этой хрупкой надежде молотком.
-Нет, Бо-а-ни, нет. Пойми, не существует пути назад...
-А вперед - существует? - кричит она, вырываясь из моих рук. Я держу ее крепко. - Мы не движемся вперед, Че. Мы застыли в точке, где нет ничего, может быть, даже нас. А мне очень хочется быть, Человек. И получается, что позади ничего нет, и впереди тоже нет, и я не хочу, не хочу, чтобы это называлось жизнью и движением вперед...
-Это и не называется жизнью.
Она печально смотрит на меня.
-Все думают, что это жизнь, Че. Не говорят, но думают. Но у жизни всегда есть какой-то смысл. А в чем смысл нашей? Ходить по снам? Творить города и ванильное мороженое? Играть в самих себя?
Я молчу. Я не знаю ответа.
-Мы плачем, Че, хотя не умеем плакать. А я хочу уметь.
По ее щекам ползут слезы. Ненастоящие, созданные слезы. Я вытираю их ладонью.
...И понимаю, что я - теперешний - растворяюсь в словах Бо-а-ни. В ее слезах.
-Ты называешься Человеком. Но быть и называться - не одно и то же.
...Я устал быть мыслью.
Я тоже хочу уметь плакать.
-Прости, Че. Я не хотела кричать на тебя.
Не дождавшись ответа, она спрашивает с натянутой улыбкой:
-Я глупая, правда?.. Скажи мне, что я глупая и ничего не понимаю.
-Не буду, - говорю я спокойно. - Ты все понимаешь, Бо-а-ни.

Мы долго молчим об этом, и Бо-а-ни помогает вернуться мне.
Это больно и в то же время непонятно, мучительно радостно. Я осторожно извлекаю из кладовок памяти себя - такого, который хотел жить. Который не боялся верить в жизнь. Я с изумлением перебираю себя, стираю пыль, расставляю по полкам.
Сочувствие.
Радость.
Боль.
Сожаление.
Вера.
А потом я очень-очень осторожно беру в руки надежду.

Сон - тот же самый, только на этот раз в нем царит осень и пролегает прямая, как стрела, шоссейная дорога - от края до края.
Мы едем в машине - Лу, я и Бо-а-ни. Веду я. Бо-а-ни сидит рядом, и я чувствую ее беспокойство. Маска наивной девочки пропала окончательно. Мы молчим, верх машины опущен, воздух со свистом проносится мимо, и Лу ничего не спрашивает, а мы не заговорим, пока она не спросит...
-Почему вы пришли снова?
-Нам нужна твоя помощь, - говорит Бо-а-ни.
-Мы хотим знать, почему ты можешь спрашивать, - говорю я.
Мы с Бо-а-ни сердито смотрим друг на друга, и девушка корчит смешную рожицу. Остатки маски.
-Мне больше не с кем говорить, кроме как со снами, - спокойно поясняет Лу. Мой черед ехидно подмигивать Бо-а-ни. Начало меня. - Я не могу говорить... когда не сплю.
-От рождения? - неловко интересуется Бо-а-ни.
-Нет. И не только говорить... двигаться тоже. Почти.
Мы не спрашиваем - что дальше.
-И давно? - виновато глядя на Лу, шепчет Бо-а-ни.
-Два года.
Молчим.
Лу наклоняется вперед.
-Вы первые люди, приснившиеся мне в течение двух лет. Я не знаю вас. Вы не можете быть порождениями моего сна. Кто вы?
Я отпускаю руль, и машина летит сама. Поворачиваюсь к Лу.
-Ты научилась говорить со сном, - мой голос обманчиво-равнодушен, - потому, что тебе не с кем было говорить. Что ты еще можешь делать?
-Верить, - отвечает Лу.
Я беру ее за руку. Я говорю так убедительно, как не говорил никогда.
-Нам очень нужно, чтобы ты поверила. Если мы сможем рассказать.
Я смотрю на Бо-а-ни. Вся надежда на то, что она сумеет преодолеть барьер.
Бо-а-ни открывает рот, но не произносит ни слова. Она пытается выдавить из себя хоть звук, но по ушам бьет безмолвие. Я знаю, я пробовал, давно, сказать своей матери... Нет, об этом я подумаю потом. Когда придет время.
По лицу Бо-а-ни градом катятся слезы. Такие мучительные, что они не могут быть ненастоящими. И что-то рвется во мне, трещит по швам, расползается, как расползлись пронзенные солнечными лучами тучи.
Бо-а-ни кричит. Крик надрывает меня.
Я вновь поворачиваюсь к Лу и говорю громко и отчетливо:
-Мы мертвы, Лу. И мы очень хотим жить.

Мы живы, пока нас помнят.
Чтобы помнили, нужно напоминать о себе.
Но как это сделать, если ты уже мертв?
Некоторым везет - они становятся Бессмертными. Впрочем, везет - не вполне подходящее слово. Это нельзя назвать везением, это просто факт. Конфуций, Чайковский, Гитлер, Шекспир, Клеопатра - их помнят, пока жив род человеческий. И только если вострубит седьмой ангел... Но это - если. Пока же они бессмертны. Или почти бессмертны.
А что делать тем, кто не успел за свою жизнь свершить ничего, прославившего его (ее) имя в веках?
Нам остается один выход.
Сны.
Сначала мы долго и докучливо ходим по снам родственников и друзей. Наконец они устают от этого и закрывают нам доступ к своим сновидениям. Редко удается пробиться... да и зачем? И мы уходим, начиная странствие по чужим грёзам.
Мы - это ваши сны. Мы - свора гонящихся за вами собак, самолет, на котором вы взмываете в небо, которое мы. Мы затеваем игру, мы струимся змеей по камням, пугая вас, оборачиваемся вашим другом, радуя вас, становимся неприятностями, огорчая вас. Мы стараемся впечатлить вас настолько, насколько вы пускаете нас в свои сны. И пока вы будете помнить сон, вы будете помнить нас.
А когда мы не ходим по снам, мы существуем. В том самом безвременьи-беспространстве, где, как говорит Бо-а-ни, нет движения вперед.
Мы можем одной мыслью создать себе мир и одной - разрушить. Мы умеем летать - только было бы от чего оттолкнуться. Мы можем придать себе любую форму, видеть все так, как нам хочется, мы мыслим образно и странно. Мы играем своим могуществом и...
...и слепо цепляемся за слова "посмотри" и "пойдем", и ходим по снам, надеясь на возвращение, и облекаем сознание в человеческую форму, утоляя потребность в движении, и безумно тоскуем по миру, который нам недоступен и от которого остались только сны, - мы по-настоящему мертвы и знаем это, ибо лишь жизнь есть движение вперед.
А когда все сны, что помнят о нас, осыпаются в памяти пеплом, мы исчезаем. Куда и зачем - неизвестно. Никто еще не вернулся, чтобы рассказать. И не вернется.
Ибо нет пути назад.

Лу слушает молча. Не перебивает, не кивает, смотрит мне в глаза и слушает, слушает... Бо-а-ни не плачет больше и слушает тоже, теребя нижнюю губу. Шины шелестят, сминая опавшие листья.
-Вы просите помощи, - говорит Лу. - Как я могу помочь вам?
-Хотим вернуться, - говорит Бо-а-ни.
-Хотим сдвинуться с мертвой точки, - говорю я.
Бо-а-ни кивает: она согласна.
-Как? - вновь спрашивает Лу.
-Мы не знаем, - честно отвечаю я.
Лу смотрит на нас и ждет.
-Может быть, есть выход... - нерешительно говорит Бо-а-ни и глядит на Лу странным, испуганно-виноватым взглядом.
Лу приподнимает брови.
-Мы знаем о снах все, - полушепчет Бо-а-ни. - Мы знаем, как их творить и как изменять. Но мы не властны над сном. Если бы были, то сделали бы все, чтоб удержать его навсегда - тогда мы смогли бы отчасти жить, ведь это сон живого... Мы не знаем лишь одного - что происходит с грёзами человека, который умирает во сне.
Я начинаю понимать. Лу, кажется, тоже.
-И вы хотите...
-Мы не требуем, - прерывает ее Бо-а-ни. - У тебя есть право выбирать. Но если ты выберешь нас... мы придем и попробуем вместе. Вдруг получится восстать из пепла?
-Что для этого нужно? - спрашивает Лу.
-Верить, - говорит Бо-а-ни.
-Прах еси, и в прах возвратишься... - бормочет Лу. Я морщусь. Наоборот. Из праха.
-Что будет, если не получится? - Лу смотрит на меня спокойно, даже отрешенно. Ей нечего терять.
-Не знаю. И не знаю, что будет, если получится. Но, Лу, ты в любом случае станешь - как мы. Либо жива, либо...
-Как ты говоришь, Человек? Движение вперед? - Лу задумчиво откидывается назад и смотрит вверх.
-Я не говорю. - Я тоже смотрю в сторону. - Я так думаю. И Бо-а-ни.
-Лучше смерть, чем существование без смысла, - говорит Бо-а-ни и горько смеется. Я тоже: ведь мы уже мертвы. Странно, что еще и способны смеяться над этим.
Лу не улыбается. Она глядит в серое небо - я начинаю подозревать - всегда одинаковое небо ее всегда одинакового сна. Она думает. Решает.
-Ты не будешь одинока в этой смерти, - еле слышно шепчет Бо-а-ни.
-И в этой жизни, - добавляю я.
-Следующий сон, - говорит Лу.

Я сижу на подоконнике и смотрю на улицу. По ней движутся машины, разрывая гудками тишину. Сгущаются сумерки, придуманные Бо-а-ни, и скользят по желтому диску луны летучие мыши.
Я вспоминаю музыку, и она звучит во мне, и мы с Бо-а-ни слушаем.
Потом мы шагаем с подоконника в объятия темноты.
...Лу ждет нас. Ветер опять треплет плащи, но небо чистое; недавно прошел дождь, и мокрая трава облепляет сапоги. В вышине одиноко светится лучистая звездочка. Наша Звезда?
А я впервые замечаю, что в этом мире-сне, кроме нас, есть люди. Они очень далеко, но все же есть, и мне почему-то кажется, что они не такие, как я и Бо-а-ни. И впервые за много мыслей становится любопытно...
Лу бледна. Она дышит прерывисто, неровно, и я чувствую нервную дрожь ее мыслей. Она боится, она инстинктивно сопротивляется смерти, хотя должна принять ее. Но ведь она уже приняла нас...
В глазах Бо-а-ни тоже скользит страх.
-Снотворное, Че... - шепчет она мне на ухо, согревая кожу дыханием. - Мало времени, мало...
Много. Очень много, улыбаюсь я. Если время существует, его будет достаточно.
И если мы существуем, ему будет достаточно нас.
...Мы стоим на холме, и я, вдруг спохватившись, создаю в отдалении красный дом с белыми колоннами. Бо-а-ни одобрительно улыбается.
А я теперь знаю, что надо сказать.
-Когда мы вернемся, - говорю я, беря женщин за руки, - мы спустимся с холма и пойдем в тот дом. Там накрыт стол на троих, и на камине горят свечи, и... и нам придется вымыть за собой посуду.
Из руки Бо-а-ни льется страх и мечта. Из руки Лу - отчаянное "Я не хочу умирать!". Я смотрю на Лу, и мольба в ее глазах изменяется. "Я хочу жить!". Вот так, правильно, вот так...
Бо-а-ни берет ладонь Лу, и мы замыкаем круг.
-Верьте, - говорю я, - верьте в нестиранное белье и немытую посуду, в то, что огород непоправимо зарос сорняками. Верьте в лица. В рассветы и в землю. Верьте в себя.
Мир темнеет, и я вижу, как с каждым дыханием слабеет Лу.
Мы начинаем Слияние.
...Мы очень крепко сжимаем руки. Да, мы думаем, что можем создать все. Даже себя, даже жизнь и смерть.
Даже бег времени.
Аве, Цезарь! Идущие на жизнь приветствуют тебя!

Я открываю глаза.
Ничего не изменилось.
Ничего.
Мы все так же стоим на вершине холма, взявшись за руки, и виднеется невдалеке сотворенный мною дом. Так же липнет к ногам мокрая трава, и ветер несет одуряющий запах пряных цветов. Звезда подмигивает нам сверху.
Мысли словно залиты свинцом. Бо-а-ни тяжело дышит, и я знаю, что еще мгновение - и она сорвется в крик, моя Бо-а-ни с рыже-золотыми волосами... Лу смотрит на меня и ждет. Чего?
-Интересно, - говорит Лу, видимо, не дождавшись, - а тот, наш первый, мир тоже создали так?
И тут я понимаю, что не могу сотворить небо.