В погоне за совершенством

Details, 1991

И в жизни, и в творчестве Кеану Ривз любит играть с огнем.



Некоторые люди считают, что Кеану Ривз глуповат. Они видят лохматые волосы и нелепые жесты брательника-серфера, слышат «вау» и «чувак» и бесконечные паузы в его речи. Они помнят его как Тедову половину из «Невероятных приключений Билла и Теда», или как вялого бунтаря Ромео из «Берега реки», или как гиперактивного трудного молодого мужа из «Родительских забот». Он милый, но тупой, - решают они, - и куда бы его не приглашали, играет самого себя.

Все, кто с ним работал, говорят совсем другое. Они рассказывают о содержательном и глубоком актере. Они свидетельствуют о его усердии, его искренности, его уме. Они отмечают, как он - не только в упомянутых выше, но и в менее известных ролях, таких, как Мартин в «Настройся на завтра» или шевалье в «Опасных связях», - наделил своих персонажей необыкновенной силой и энергией, также как и прекрасной прямотой и наивностью. Они видят исключительного актера, такого, который может действительное необычным образом перенести эмоции в фильм. Они восторгаются тем, у кого есть нечто большее, чем правильные черты лица, щенячьи глаза и резкие манеры. Он несколько не от мира сего, немного странный, живет по своему собственному плану, но все они сходятся во мнении, что у него есть будущее.

Но некоторые считают, что Кеану Ривз глуповат, и Кеану Ривз – один из них. «Я дурак», - беззаботно сообщает он мне. «Ничего не поделаешь, приятель. Люди бывают умные и глупые. Так случилось, что ты проведешь некоторое время с глупым человеком».

Ему так удобно – с позицией «Не задавайте мне вопросов – я тупой дурак». Если вы живете за жалюзи, на которых написано «умный», вас осаждают надоедливые интеллектуалы, которые ругают шторы и норовят взглянуть на вашу мебель. А если вы хитро улыбаетесь из-за занавеса с надписью «дурак» - Мел Гибсон тоже так делает – они оставляют вас в покое.

Практически все знаменитости, порактически все люди, любят поговорить о себе. Кеану - нет. Он искренний человек и он не сознательно уклончив (он не гордится своим нежеланием говорить, он чувствует себя неловко), но он находит весь этот процесс…абсурдным. Упоминая о друге, он восклицает: “Бренда! Это парень или девчонка?» Если ему не нравится вопрос, он прошепчет что-то похожее на «вау», или засмеется таким смехом, который начнется как обычный смех, но внезапно прекратится, замрет, оставив его откинувшимся в кресле с приоткрытым ртом. Потом, скорее всего, воцарится тишина. Спросите его про его детство и он, возможно, выдаст что-нибудь об актерстве. Спросите его о семье, и он расскажет вам о своем настроении. Спросите о кино, и он начнет говорить о своих родителях. Ждите ответа, и его не последует. Полный дзен.

Когда я прошу его рассказать о прошлом, он пару минут сопротивляется, печально глядя на мой большой магнитофон, лежащий на столе («динозавр», как он его называет), а потом разражается неловкой смесью полуоткровенности и пародии. Нижеследующее являет собой полностью непрерывный монолог.

«Ох, вау. ОК, итак. Я жил в Нью-Йорке, пока мне не исполнилось шесть, или семь, или восемь. Я вырос на Манхеттене, в Верхнем Вест-Сайде, а потом переехал в Торонто.Там я и провел свою никчемную, зря потраченную юность. Я белый мальчик из среднего класса… белый мальчик из буржуазного среднего класса с отсутствующим отцом, сильной матерью и двумя прекрасными младшими сестрами. Я занимался спортом – в основном хоккеем и баскетболом. В школе я был несколько застенчив, но при этом порой выступал в классе в роли клоуна. Я был одновременно и отстранен, и вовлечен. Я был одиночкой. Если мое личное пространство пытались нарушить, то это было тяжело, следовал отпор. Я начал играть когда мне было пятнадцать. Торонто отличное место для взросления. Знаете, никаких граффити. Мы в прятки играли. Барри Хорсли был первым бунтарем, о котором я узнал. Отличный парень. Эй, Барри, надеюсь, что ты делаешь, что хочешь, приятель, и у тебя там все путем. Эван Вильямс был одним из товарищей моей юности. И Роуэн. Роуэн был единственным черным парнем в нашей школе. Я тогда не начал употреблять наркотики, попробовал уже когда мне было восемнадцать или семнадцать. Избегал их, боялся, наверное, но потом начал и это было здорово. Мне понравилось. Я очень рад, что узнал, что такое галлюцинации. Думаю, это одна из самых классных вещей. Ведь правда, это одна из самых замечательных вещей?»

Я честно, хоть и несколько стесняясь, признаюсь ему, что я не знаю.

«У тебя никогда не было галлюцинаций?» - кричит он. Громко. «Крис, братан, да ты что! Ты ходишь в эти клубы, где все оттягиваются, поют и танцуют и… да ты просто чертов вуайерист, чувак. Ну, дружище, это оттяжная, оттяжная штука. Ты готов, приятель. Я это в тебе вижу. Это тебя зажигает».

Кеану Ривз родился в Бейруте 2 сентября 1964 года. Его отец гавайско-китайского происхождения, если то, что ему рассказали – правда, был обладателем одного из первых Ягуаров XKE. Его мать, англичанка, сильная и стильная, в то время носила ковбойские сапоги, голубые джинсы и норковое пальто. Представления этой пары о моде не всегда встречали одобрение ливанцев. Их даже пару раз побили. Камнями.

Кеану звали его двоюродного прадедушку. Самый известный факт из биографии Кеану Ривза это то, что «Кеану» по-гавайски означает «прохладный легкий ветер над горами». В школе его называли Кеану или Ки; иногда – Ривз или Риво.

Он говорит, что его второе имя – Чарльз.

Кеану сидит здесь спустя две недели после окончания самого напряженного года в его жизни. Он снял один за другим три фильма: «На гребне волны», в котором он сыграл агента ФБР, работающего под прикрытием среди серферов, с Патриком Суэйзи; «Мой личный штат Айдахо», сказку Гаса Ван Сента об уличных мальчиках-проститутках в Портленде, штат Орегон; и продолжение фильма «Невероятные приключения Билла и Теда», еще более глупое, смешное и мироспасательное, вместе с Алексом Винтером. В качестве небольшой передышки можно рассматривать съемки в видеоклипе Полы Абдул «Rush Rush» - коротком римейке фильма «Бунтарь без причины», где он сыграл роль Джеймса Дина. «Очередная культурная отрыжка идолами американских медиа», - мрачно шутит он. «И, кажется, я именно тот, кто сейчас для этого нужен».

И правда. Карьера Кеану неуклонно развивается – странный список не поддающихся сопоставлениям сильных, необычных, очаровательных работ, от «Берега реки» до «Настройся на завтра», от «Родительских забот» до «Опасных связей», и многие рассматривают выходящие в этом году фильмы как способные укрепить его славу.

Так что люди задают вопросы. Есть тип вопросов – обо всем, что за пределами просто времени и места – которые Кеану не любит. Я спрашиваю его, что он помнит о своем отце. Он смеется. Говорит «вау». Когда я начинаю настаивать, паровоз сарказма вырывается из туннеля.

«Он учил меня кататься на роликах! Мы на охоту вместе ходили! Мой отец был очень волевым человеком! Научил меня готовить! Я помню, как я был маленький и держался за его палец – его руки тогда казались мне такими большими. А потом я съел кислоты, и меня осенило: «Боже, я стал выше отца». Странно. Прекрасно. Печально».

Ему было пятнадцать, когда он в последний раз видел отца. Вспоминает ли он о нем с нежностью?

«Я вспоминаю о черном и о белом/ я вспоминаю о красном и о тебе/ я вспоминаю о желтом и о розовато-лиловом/ а кроме этих я и не знаю других цветов…»

Потом он, возможно, скажет, что думает на самом деле, что-то вроде: «Господи, приятель, история обо мне и моем отце очень мрачная. Полная боли, горя, потерь и тому подобного дерьма».

Мать отправила Кеану к психиатру, когда он был еще маленький, и напряжение из-за истории с отцом начало спадать. Они играли в шахматы и разговаривали; через некоторое время мать решила, что ему стало лучше. Кеану выигрывал в шахматы, но ему так и не удалось узнать, не поддавался ли тот парень.

Мы решаем сыграть в пул. Спускаемся по бульвару Сансет до Hollywood Athletic Club. Кеану впереди на своем мотоцикле – кожаная куртка, потертые черно-голубые джинсы, кроссовки Adidas, черный свитер, без шлема. «Да пошел этот калифорнийский закон о шлемах! Плевать я хотел на это мелкое правительственное дерьмо собачье!» Кеану любит мотоциклы, потому что на них здорово кататься и они классно выглядят. Пару лет назад он слишком быстро вошел в поворот в каньоне Топанга и не вписался. Это было не очень страшно. Селезенка разорвалась, но ее зашили обратно. После чего он скоро снова оказался на мотоцикле. И психической травмы не было. Но он опасается, что врачи могли неправильно сложить его внутренности, отчего у него в старости могут возникнуть серьезные проблемы. Он чувствует, что пищеварение уже замедлилось.

Он неплохо играет в пул, но слишком сильно бьет. И он набрасывается на стол и шары как физически, так и вербально. «Да пошел ты», - говорит он им, когда промахивается. В промежутках между ударами он размахивает кием будто оружием. Он подпевает сборнику хитов Pretenders и играет на воображаемой бас-гитаре.

Кеану любит панк-музыку второго поколения. Он рассуждает о Wire, Sham 69, Discharge, Agent Orange. Он насвистывает «White Riot» Clash. «По-моему это просто чума, приятель», - объясняет он.

В кино – в «Вечной песне» и обоих приключениях Билла и Теда Кеану сражался с лид-гитарой. В жизни он играет на бас-гитаре в группе, которую характеризует как «тусовку в духе Joy Division – Zappa – прогрессив-блюз 60-х".

И хорошо играешь?

Он смотрит мне прямо в глаза и отвечает – медленно, четко, можно читать по губам: «Я худший бас-гитарист на свете, Крис. У меня нет чувства ритма».

До пятнадцати лет он не думал о том, что будет актером. У него было четыре более ранних цели. Автогонщик. Изобретатель. Ядерный физик. Дирижер оркестра. В пятнадцать лет он пошел на прослушивание в Высшую школу театрального искусства в Торонто, и его приняли. Через год он вылетел оттуда. Недостаточно сосредоточен. Слишком взбалмошный. Постоянно оспаривает признанные авторитеты.

Он некоторое время работал. Точил коньки в магазинчике при катке. Стриг газоны и обрезал деревья, забираясь на них с веревкой, к одному концу которой была привязана цепная пила, а другой был обвязан вокруг его талии. Он приготовил сотню фунтов пасты в пиццерии под названием Pastissima; в восемнадцать он стал там менеджером. Ушел, когда его пригласили в его первую пьесу. После этого у него уже никогда не было реальной работы.

Его первая роль на телевидении была в Торонто, в местной постановке о жизни города. У него была одна реплика: «Эй, леди! Где здесь душ?» В телепостановке под названием «Ночная жара» он сыграл бандита номер один. Его друг Винс был бандитом номер два. Кеану был выше, чем Винс, и режиссер сказал ему: «Почему бы тебе не быть высоким?», а Винсу: «Почему бы тебе не быть маленьким?» Оба завыли по-собачьи. Смысл урока был: просто сделай это.

Его прорыв в Голливуд случился, когда в Торонто снимали фильм с играющим-в-хоккей-Робом-Лоу под названием «Youngblood». Там вы впервые видите Кеану, вратаря, когда он проходит через раздевалку, удерживая на голове моток изоленты (здесь ошибка – на самом деле это шайба). Когда я напоминаю ему об этом, он говорит: «Вау. Глупость какая».

Почему ты играешь?

«Потому что от этого я чувствую себя счастливым, в тот момент, когда я там. Это случается нечасто, но когда случается, то тебя охватывает огонь, ты без сознания, ты... свободен. Одна из первых сцен, которую я сыграл, была именно такая. Это было в любительском театре в Торонто, мы играли «Bent» (драму о заключенных Аушвица). Я был парнем, который потом бросился на ограждение».

Еще это научило его тому, что может значить игра. Он и его друг Алан, в результате «небольшого исследования» сделали для пьесы рубашки. На рубашке Кеану была желтая звезда, обозначавшая заключенного-еврея, на рубашке Алана – желтый треугольник, обозначавший гомосексуалиста.

«Мы надевали их в туалете, когда туда вошел тот старик и пришел в ярость. Он начал плеваться и ругаться на идише, пытался броситься на нас. А мы – изображает дебила, до которого спустя годы после взрыва бомбы доходит, что произошло – «а чего мы такого сделали? О, здрасьте, мы же в центре еврейской общины…»

Этого он не забудет.

«Меня потрясло, что театр действительно может оказывать влияние, что это что-то и физическое, и эмоциональное, человечное. Небесное и земное, то, что на самом деле находит в нас отклик. Это был особый день, и он дал что-то – что бы это ни было – тому мальчику», - говорит он, имея в виду себя. «Он нашел нечто».

Последние несколько фраз этой речи напоминали лицемерный закадровый комментарий – возможно, только так Кеану и может говорить такие слова – но впечатление было такое, что он совсем так не считает.

Недавно друг использовал применительно к Кеану индивидуальную психологическую характеристику, что-то вроде «свой собственный родитель». Это было важно для него.

Сейчас у Кеану странные времена. Ему исполнилось двадцать шесть, и это крутая перемена. Теперь недостаточно просто хотеть быть актером. Он говорит, что есть что-то большее – в интеллектуальном и в духовном смысле. Он считает, что иногда виновен в отступлении назад, к тому, что он уже знает, что нормально в плане ремесла, но не в духовном плане. «Станиславский говорил о личностном актерстве, и я до некоторой степени был в этом повинен, - бормочет он. Это его собственный диагноз. И он начал размышлять о «моей смертности… дружбе, любви, том, что важно, том, что реально, том, что необходимо сделать, семье, запахе цветов, всем этом вздоре». Так что сейчас он пытается действовать в соответствии с этим. Он пытается совершенствовать жизнь.

Но этот процесс, все эти перемены, имеют и темную сторону. Кеану снова и снова превозносит некоторые вещи – писателей бит-поколения, актерство, езду на мотоцикле, ретро-панк – все, что обладает этим свойством: «Да! Какого черта, просто сделай это!» Если во всем этом есть некий лейтмотив (который хорошо сочетается с его нежеланием откровенничать или даже разбираться в себе), то это именно то, что он пытается обрести – и в жизни, и в актерстве – то естественное состояние, в котором ты просто живешь. Он в восторге от процесса съемок Моего личного штата Айдахо. На некоторое время компания актеров переселилась в дом Гаса Ван Сента, чтобы вжиться в роли уличных ребят. Кеану подумал: «У меня много времени. Почему бы не броситься в пламя?»

Голливуд наводнен историями о том, что это означало нечто большее, чем просто ночное обсуждение сценария под холодное пиво. Поговаривают, что Кеану слишком далеко зашел в своем желании «просто сказать «да», и что это отразилось на съемках «Невероятного путешествия Билла и Теда». Некоторые сообщают о том, что съемки были приостановлены, пока Кеану разбирался в себе. Режиссер Питер Хьюитт, отрицающий факт приостановления съемок, говорит мне, что если жуткий график съемок был для Кеану и слишком, то «это не было заметно».

Кеану выглядит несчастным, когда я намекаю на это. «Угу», - говорит он сам себе и кивает. «Я не хочу говорить об этом». Впервые он выглядит сердитым, уязвленным, не желающим продолжать. Я заверяю его, что не вульгарное разоблачение. «Тогда зачем ты спросил?» - резко отвечает он.

Кеану выглядит так, как будто его предали… но Кеану такой человек, которому суждено часто чувствовать себя преданным. Он не тот, кто будет, следуя голливудскому стилю, действовать осторожно, соблюдать правила и пытаться всем понравиться. Кеану считает, что когда ты лезешь на дерево, нужно тянуться к самым верхним ветвям, и все, что его интересует, это то, что вверху, то, к чему он тянется. Он не понимает, что другие в это время смотрят на его ноги и ждут, когда же он потеряет опору. Он не видит в этом смысла – зачем обращать внимание на какие-то жалкие ноги, когда можно …смотреть вверх. В этом смысл игры, в этом весь смысл его жизни.

Но когда окружающий мир не живет в соответствии с вашими идеалами, вы чувствуете, что вас предали. Так случилось при создании одного из его ранних фильмов – «Вечной песни». Там он играет школьника, который переживает самоубийство друга. Получается почти хорошо, особенно в середине, когда он сгребает весь фильм в свои энергичные объятия и заставляет вас сострадать его персонажу, который пытается справиться с этой смертью и терпит неудачу. Но, как он много раз рассказывал, он почувствовал себя преданным в финале, несколько напоминающем пошлое всеобщее братание в духе Биверли Хиллз 90210: девушка прерывает школьную постановку мюзикла «Гилберт и Салливан», чтобы спеть импровизированное посвящение навсегда ушедшему другу, и они все хлопают и улыбаются. Увидев это, Кеану вышел из себя. Предали. Предали.

Но вот что интересно, и он сам сейчас это признает – это не было неожиданным голливудским сюрпризом. Это было в сценарии. Это всегда должно было случиться. Дело было в том, что ранимый Кеану – со всей его верой, надеждами и представлениями о ценностях и целях актерской игры и киноискусства – не мог в это поверить.

Белье разбросано по полу. Бардак. Кеану снимает дом в Лос-Анджелесе. Груды кассет. Усилитель для бас-гитары. Телевизор. Мебель, взятая напрокат. У него есть только одна видеокассета с собственным фильмом - «Родительские заботы». Нераспакованная. Несколько книг - «Идиот», кое-что Уильяма Гибсона, Филиппа К. Дика. Сейчас он увлеченно перечитывает «Подготовку актера» Станиславского. «Этот чувак русский», - говорит Кеану. Потом, поняв, что это бесполезная информация, он бормочет: «Это было довольно тедообразно».

Тед это роль, которой Кеану гордится. Она изменила его жизнь.

«Что представляет собой Тед?» - спрашивает он меня.

«Он такой глупый, что все получается весело», - говорю я.

«Он. Такой. Глупый. Что. Все. Получается. Весело» - повторяет Кеану. Он произносит это трижды. «Вау».

Кажется, он не одобрил это определение. Ну и что, упорствую я, какова посттедовская жизнь?

«Посттедовская? Это что еще за хрень, приятель?» - насмешливо спрашивает он, но все равно отвечает.

«Ты не судишь. Ты просто хочешь делать свое дело и делаешь. Это в основном. Какой следующий вопрос?»

«Пока не знаю».

«Как это естественно. Ну вот ты и в миазме момента».

У него есть несколько фотографий – Марта Плимптон и он во время съемок «Родительских забот», он и Уильям Херт в «Я люблю тебя до смерти» - но он держит их в ящике.

А на стене - фотография Нила Кэссиди, сделанная Аланом Гинзбергом.

Кеану было восемнадцать, когда он открыл для себя бит-поколение. Он прочитал «Бродяг Дхармы» и «В дороге». Это показалось ему «американским, доступным, одиноким, ищущим, человечным, настоящим и по-честному чумовым». Но он никогда не погружался в это так глубоко, как те ребята. Два года назад они с другом отправились на машине до самого Нью-Мексико – пара тысяч миль за десять дней. В пустыне Кеану чувствует себя спокойнее всего. У него очень сильная связь с землей; он любит «грунт и землю, и чертовы цветы, и огромное небо, и пустыню». Он просто отправляется в пустыню и зависает там. И тогда он счастлив.

Когда ты в последний раз плакал?

«О, Боже!» Пауза. Потом, несколько саркастически: «Прошлой ночью».

Имеет ли это хоть малейшее отношение к действительности?

«Абсолютное. Я ни капли не вру. На самом деле я плакал трижды. Я плакса, приятель».

О чем ты плакал?

«Один раз я плакал о красоте, один раз – о боли, а в третий раз от того, что я ничего не чувствовал. Я ничего не могу с этим поделать. Я просто свое собственное клише».

А можно более определенно?

«Я шучу. Я не плакал. Я уже очень долго не плакал».

Ты помнишь, когда был последний раз?

«Да, это было прошлой ночью. Я плакал потому, что был счастлив, что моя подруга беременна. Я плакал потому, что моя сестра…», - он останавливается и шепчет себе под нос, «ей это не понравится», - а потом говорит, немного громче: «Нет, я опять вру».

Девушка прерывает одну из наших бесед – ей нужен автограф. Кеану очарователен с ней, он подписывает, сопровождая это тедообразной припиской «Пусть все у тебя будет отлично», но раздражается, когда я спрашиваю, часто ли это происходит. «Я не знаменитость, приятель», - резко отвечает он. «Я сыграл Теда, вот и все».

Он с недоверием относится к славе. Он ее почти боится, но не так, как застенчивые люди боятся внимания, но так, как аккуратные люди не выносят беспорядка. Это может все испачкать. Это может стать источником беспокойства. Вещи, которые он ценит, не имеют отношения к вечеринкам и наградам, тусовкам и интервью. Он хочет играть, бросаться в огонь, мчаться на своем мотоцикле слишком быстро, и чтобы мысли мчались слишком быстро, трясти головой под музыку, которая тоже слишком быстрая… быть там. И тогда ему хорошо, а не тогда, когда кто-то знает его имя.

Поэтому он будет счастлив не от того, что больше людей будут знать о нем, но от того, что огонь будет охватывать его все сильнее и от того, что он будет становиться все лучше в этом огне. То, что он действительно хочет, очень и очень просто: «однажды, возможно, стать хорошим актером». Он говорит об этом поиске так, как будто уверен, что никто его не поймет, с сомнением того, кого против его воли заставили объяснить человеку, лишенному рта, почему же так хорошо целоваться.

Просить его быть сдержаннее на этот счет представляет собой особую форму жестокости. Он этого терпеть не может. Когда он спрашивает меня, понравился ли мне его поцелуй с Барбарой Херши в «Настройся на завтра»: «Довольно сентиментальный, правда?», я спрашиваю его об этом опыте, о том каково целоваться с кем-то не по-настоящему. Я обращаю его внимание на то, что большинство людей за всю свою жизнь не целуют никого, кроме как из истинных побуждений. Ну и как это?

Воцаряется тишина. «Я никогда не думал об этом», - говорит он. И это правда. Он бросает на меня взгляд, который, кажется, говорит – каким нужно быть странным, закомплексованным извращенцем, чтобы думать о таких вещах?

Но, настаиваю я, он же целуется на экране вот уже семь или восемь лет.

«Просто целуюсь направо и налево», - смеется он. «А как же! Это праздник, который всегда с тобой».

Тогда я спрашиваю его, где находится его «внутренняя голова» – та, от которой исходил этот комментарий – когда он делает это? Он на некоторое время задумывается.

«Не знаю», - наконец отвечает он. «Я не наблюдаю со стороны. Это захватывает меня. Ты хочешь быть вне этого. Если ты судишь. Ты оцениваешь. Ты не живешь. В это вовлечено столько атомов и молекул, что сложно рассмотреть каждую».

Ты просто делаешь это.

Его романтическое увлечение в фильме «На гребне волны», Лори Пети, говорит, что он делает это хорошо. «О, он очень хорошо целуется. И он хороший актер. Он определенно очень, очень талантлив. Это то, чему невозможно научиться. У него несомненный дар, и он упорно работает… и он хорошо целуется. И это все, что нужно: дар божий и губы».

Кеану говорит о женщинах: “Ах, вау! Они поразительные, правда? Они могут отправиться куда-то, делать что-то, обладая возможностями, которых нет у мужчин. Только потому, что они женщины».

Он встречается с этой девушкой около года или вроде того. Она ничем не занимается. «У нее много увлечений, но она не будет делать тупую работу только ради денег». Он говорит, что она очень сексуальная, «но она боится своей сексуальности. Во всяком случае, она так говорит, но мой друг однажды застал ее перед зеркалом с таким, знаешь, сексуальным выражением лица, как у Гарбо». Кеану снятся скучные сны, а ей снится, что она плавает с дельфинами.

В последнее время Кеану порой думает о детях. Он почти готов. «Я бы сказал полуготов. Но чувствую, что готовность на подходе», - смеется он. Недавно он сказал: «Я всего лишь нахожусь в кривой нормального распределения человечества. Направляюсь туда, куда полагается».

В Санта-Монике, в ресторане Ivy, Кеану ужинает и делится мыслями о новых «Билле и Теде» с Алексом Винтером. Позже они встречаются на «потной тусовке» в Палладиуме: там будут Butthole Surfers, L7 и Red Kross. А пока мы с Кеану садимся на скамейку, откуда хороший вид на море и причал Санта-Моники. Приближается закат и дует холодный ветер. Неподалеку бродят бездомные. Раньше я никогда здесь не был. «Вот», - говорит мне Кеану, «это пульс улиц… плавильный котел Америки». Перед тем как мы начинаем разговор, он бросается к особенно грязному и заросшему созданию.

«Не знаю, нужно тебе это или нет», - несколько взволнованно начинает он, протягивая остатки своего ужина, «но у меня есть немного спагетти. Я их не буду. Хочешь?»

Человек благодарно мычит и берет.

«Отлично. Очень хорошо, приятель», - бормочет Кеану и садится. В случае с девятью из десяти знаменитостей я бы заподозрил, что вся эта сцена была разыграна ради моего одобрения. В данном случае, сейчас, я думаю, что мое присутствие скорее мешало, чем способствовало тому, чтобы Кеану сделал то, что он сделал. Как очень часто в человеческом общении вне экрана, Кеану выглядит ужасно смущенным. Но он не будет менять свою манеру поведения ради меня. Или ради кого бы то ни было.

Крис Хит
Перевод: Asti